Священнику часто приходится отпевать людей пожилых, но не всякий из поживших отходит в мир иной одинаковым образом. Батюшке, часто незнакомому с пригласившей его семьей, бывает доступно только то, что он видит и чувствует во время общения с близкими до и после молитвы, во время самой молитвы, и не больше. Однако палитра впечатлений от этого не беднеет.
Особых разговоров о том, кто был усопший, какая у него была жизнь, насколько он был верующий и прочих подробностей обычно священник не услышит, если только по редкой случайности. Спросишь, как зовут усопшего, крещен ли, своей ли смертью умер, и обычно этим все и ограничивается. Но что удивительно — мнение об усопших у священников всегда разное. Это не только мое мнение, я многих спрашивал об этом и многие подтверждали — да, впечатления от отпеваний всегда отличаются друг от друга.
Бывает так, как сквозь толщу какой-то пены неверия продираешься, включая и стоящих вокруг как столбы и не умеющих молиться ближайших родственников, безнадежно глядящих в гроб. Бывает, что и молиться-то все вроде как молятся, даже подпевают иногда, а сама молитва как каторга, и уныние нахлынивает, и раздражительность появляется, и мысли всякие… А недавно такое отпевание было, как-будто лезвием по живому, когда в гробу лежал 5-летний мальчик… Тогда вообще лучше не реагировать. Но бывает и иначе.
Состояние, которое переживаешь тогда, описать сейчас, сидя за клавиатурой, крайне трудно, потому как наступает оно неожиданно и нужные слова для этого тебе известны только в ТОТ момент. Заходишь в дом, здороваешься со всеми, разжигаешь кадило, начинаешь отпевание. Все как обычно. Но потом вдруг начинаешь понимать, что сподобился, именно сподобился отпевать лежащую во гробе!.. Почему в женском роде? Потому что в моей практике это всегда были бабушки.
Благодатных состояний на похоронах искать никогда не стоит, это было бы похоже на какое-то извращение, но они случаются, эти благодатные состояния. Со словами молитвы ты видишь, как кадильный дым поднимается вверх, обволакивая своими благоухающими кружевами поставленные перед иконами живые цветы, дым протягивается к окну, к подоконнику, со стоящими на нем комнатными геранями, фиалками и алоэ, обволакивает узор бабушкиных аккуратных занавесок и растворяется, оставляя после себя воздух молитвы, тишины, спокойствия и нежелания, невозможности куда-либо торопиться.
Особенно запомнилось одно из последних таких отпеваний одной бабушки, которая, лежа в гробу, настолько приветливо и радостно улыбалась, что всем присутствующим, включая скептических соседей, было понятно — они стали свидетелями чего-то им неведомого, но такого желанного… Тех истоков живительных энергий, что делают человека человеком в полном его предназначении. Это таинство веры усопшей. Это явленный Богом результат ее молитв, ее раздумий, ее терпения и трудов, а, пожалуй, и ее доброты, выпестованной в ох, какой нелегкой жизни… Это венец ее трудов.
И эта мебель советских лет, пахнущая спокойствием и уютом маленькая комнатка, и эти цветы на окнах, и эти узорчатые занавески, колышущиеся на легком свежем весеннем ветерке из открытой форточки, и этот накрытый какой-то тканью маленький шкафчик, потому что он с зеркалом, и эти иконочки на полке, вместе с акафистами и житиями…
Сердце тогда наполняется радостью за усопшую, молитва за которую обогащает тебя настолько, что ты этого и не заслужил. Ты чувствуешь в этом смирении умершей бабушки величие Самого Бога, присутствию Которого в своей душе надо еще сподобиться…
Сохрани, Господи, наших бабушек спокойными, рассудительными, мудрыми и знающими Бога. А ведь их становится все меньше, таких…
Священник Александр Кузьмин